Святая невинность с глазами Горгоны.
Оно просто прекрасно. Всем читать *___*
02.09.2012 в 01:39
Пишет fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012:fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012. Level 3. Quest 5 - 6
Название: Зимние войны
Автор: fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012
Бета: fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Рокудо Мукуро, Бьякуран Джессо
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Нельзя быть одновременно и черным, и белым
Ссылка для скачивания: www.sendspace.com/file/actph9
Для голосования: #. fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012 - миди "Зимние войны"
Комната была покрыта хрустящим, колким снегом. Снег, смерзшийся в корку, лежал на столе и на креслах, повторял очертания дивана, искристо сверкал в электрическом свете. Окна выходили на конец света – одна и та же надоевшая трансляция. И ни одного яркого пятна – тропические рыбы давно уплыли. Или издохли – валялись вон там, в углу, смятыми грязными тряпками.
Блестели хромированные поручни.
Хром. Да, тогда все началось с Хром.
Или все-таки намного раньше?
***
В какой-то момент Мукуро вошел во вкус. Он избавился от обузы и теперь мотался по Италии, играя с мафией в салочки. Умытые солнцем палаццо, чинные офисы и грязные притоны тонули в крови – он даже не менял схему действий; он даже не думал, что мафия окажется таким неповоротливым, тупым животным.
Взять на контракт – вселиться – вырезать всех. И потом делать ноги. Бесконечный и бессмысленный цикл, начатый в Эстранео.
Свое четырнадцатилетие Мукуро встретил в Неаполе; он притащил с кухни торт, вставил четырнадцать свечек, налил себе шампанского из только что открытой бутылки и, спихнув женский труп на пол, развалился на диване. Торт был, пожалуй, слишком сладким. А шампанское – слишком терпким и колючим. Даже гирлянды из кишок, заботливо развешанные под потолком – одна эффектно свисала с лампы – уже не радовали. Мукуро с досадой махнул рукой, создавая себе иллюзию чистой пустой квартиры. Последним изменилось имя на торте. Мукуро пригляделся – и понял, что буквы превращаются в бессмысленные символы, господи, да он же забыл свое настоящее имя! Это неожиданно расстроило, почти до слез, но за окном уже выли полицейские сирены.
Мукуро шмыгнул носом, запихнул в рот кусок торта – и, перемахнув через подоконник, оказался в проулке между домами. Ему вслед закричали; он ускорил шаг, на ходу проводя пальцами по теплой шершавой поверхности, почти сливаясь со стеной. Поднялся ветер, захлопали ставни открытых окон. Нужно уезжать, подумал Мукуро. Поеду в Венецию, куплю себе шляпу гондольера.
И тут он неожиданно наткнулся на шарф.
Шарф был разноцветным – красным, желтым, фиолетовым – и на ощупь пушистым, вообще-то он свисал из окна и чуть подергивался. Мукуро проследил за ним взглядом – на другом конце шарфа оказалось улыбающееся лицо.
– Что делаешь? – спросил Мукуро и зачем-то потянул за шарф.
– Собираюсь выпрыгнуть из окна, – ответили ему. – Скучно.
– Скучно, – повторил Мукуро, а его собеседник уже забрался на подоконник второго этажа. У Мукуро запестрило в глазах. Неожиданно он почувствовал себя уличной собакой, продрогшей и озлобленной, слушающей печальные завывания домашнего щеночка у миски с парным мясом.
– Ну, прыгай, – сказал он. – Если не слабо.
Домашний щеночек примерился – и, по-видимому, заколебался.
– А ты? Убегаешь?
– Убегаю, – развеселился Мукуро.
– Так это из-за тебя полиция понаехала? – восхищенно ахнул мальчишка.
– Прыгай, – Мукуро дернул его за шарф.
Он все-таки прыгнул. Неловко, наклонившись вниз и раскинув руки – Мукуро, которому доводилось выскакивать из идущего на приличной скорости автомобиля, скривился и отступил назад. И чуть не пропустил момент, когда его собеседник опустился на землю – легко, как фея на лист кувшинки.
– Вау, – сказал Мукуро.
– Я Бьякуран, – ответил мальчишка и растрепал белые, абсолютно белые волосы. – А ты?
Снова болезненно кольнуло – «а я забыл свое настоящее имя». Бьякуран ждал, сматывая кольцами шарф.
– Я Рокудо Мукуро, – гордо сообщил Мукуро. – Это значит «Шесть Путей Мертвеца».
– Круто, – покивал Бьякуран. – А это у тебя кровь? Вот тут, на куртке.
– Не моя, разумеется.
Этот Бьякуран был забавный. Мукуро даже жалко было с ним расставаться, но скрип тормозов, топот шагов и приближающиеся голоса недвусмысленно намекали на то, что нужно двигать.
– Там дальше тупик, – сказал Бьякуран ему в спину. – Ты же не умеешь летать?
– Нет, – ответил Мукуро сквозь зубы, развернулся, протянул руку, выхватил из воздуха трезубец. Сумерки наступили незаметно, сгущая тени под домами. Спрятаться или проучить этих уродов? Впереди мигнуло желтое пятно фонаря.
– А я умею, – улыбнулся Бьякуран. Мукуро досадливо дернул бровью, бросая на него мимолетный взгляд, а потом обернулся: у Бьякурана были крылья. Белые, абсолютно белые, они слабо мерцали в темноте.
Свет фонаря ударил прямо в лицо, Мукуро пригнулся, заслоняя ладонью глаза.
– Быстро, – окликнул его Бьякуран. – Хватайся за меня!
Земля выскользнула из-под ног. Мукуро посмотрел вниз – в проулке бегали люди и обшаривали все, пытаясь понять, куда же сбежал преступник. Один даже залез в мусорный бак – Мукуро хихикнул.
– До них не доходит, что в первую очередь нужно смотреть вверх, – неожиданно серьезным голосом сказал Бьякуран. – Поэтому так скучно.
– Этот мир недостоин существования, – согласился Мукуро. Он бы сказал еще что-нибудь мрачное и пафосное, но когда болтаешься балластом, тут как-то уже не до пафоса.
– Да, пожалуй.
Бьякуран взмахнул крыльями и опустился на крышу.
За день металл нагрелся и теперь охотно отдавал тепло. Они сидели рядом, глядя, как в темнеющем небе вспыхивают звезды – а вон там облачко, похожее на кролика.
Бьякуран без спроса схватил трезубец, но, почувствовав его вес, растерянно моргнул – и Мукуро передумал ругаться. Только сказал, чувствуя себя взрослым и умудренным жизнью:
– Осторожнее там. Он острый.
– Ой, – ответил Бьякуран. – Точно, острый.
А потом произошло странное. Бьякуран осторожно отложил трезубец, застыл в напряженной, неудобной позе; неожиданно его голова загорелась, как газовая конфорка.
– Ты в порядке? – спросил Мукуро и на всякий случай подтянул к себе трезубец. Он бы и так справился, совершенно точно. Было бы с чем справляться. Просто не знал, чего ждать.
Медленно, очень медленно Бьякуран открыл глаза.
– Невероятно.
– Что?
– Не-ве-ро-ят-но, – по слогам повторил Бьякуран. – Ты. И я. Один шанс на сто тысяч миров, и вот же он, вот. Интересно, Венеция или Рим?
Мукуро заскучал – он не любил не понимать, а сейчас он совершенно точно не понимал, что происходит, и боялся, что объяснения Бьякурана запутают все еще сильнее. Псих какой-то.
– У тебя пламя, – он поболтал рукой вокруг головы. – Вот тут.
– А у тебя глаз, – Бьякуран встряхнулся всем телом и снова стал нормальным. – Я таких раньше не видел!
– Таких больше и нет, – солидно кивнул Мукуро.
– А что он делает?
Мукуро улыбнулся и лег на крышу, раскинув руки. С неба скатилась звезда.
Зачем он здесь?
– Где-то далеко-далеко, на крайнем севере, есть белая пустыня. Когда-то в ней жили эскимосы, но они давно покинули это место – или замерзли насмерть. Людей там совсем-совсем нет, а снег блестит, как стекло и твердый, как металл.
Бьякуран обернулся, наклоняясь – видимо, хотел что-то сказать, но осекся. Больше не было ночи, крыши, Неаполя – только белая пустыня вокруг.
– Красиво, – выдохнул Бьякуран.
– Солнце здесь маленькое и прозрачное, – продолжил Мукуро. – Совсем как кусок льда.
Иллюзия текла, становясь идеальной. Солнце здесь было маленькое и прозрачное, совсем как кусок льда, а небо – белое, абсолютно белое и такое низкое, что если подпрыгнуть, можно дотянуться кончиками пальцев.
– Что это за яркие пятна? – спросил Бьякуран. – Цветы?
– Рыбы, – пожал плечами Мукуро. Вдруг, ни с того, ни с сего, ему стало неловко, будто показываешь кому-то свои сокровища и боишься, что поднимут на смех. Рыбы соткались из хрустального воздуха, разноцветные и яркие, как тропические цветы; они плыли деловито и важно, плавники и хвосты струились шелковыми лентами, а черные бусины глаз смотрели в пустоту.
– Когда-нибудь я туда вернусь, и это будет лучший день в моей жизни, – жизнерадостно сказал Мукуро и сел, хлопнув ладонями по согнутым коленям. Иллюзия растаяла.
– А сейчас мне пора.
– Мы еще встретимся, – то ли спросил, то ли пообещал Бьякуран.
***
Леонардо Липпи осторожно открыл дверь в кабинет. Потом зашел – совсем еще юный, с наивным округлым лицом и широко распахнутыми синими глазами. Закрыл за собой дверь.
Бьякуран сидел за столом в своем огромном кабинете, похожем на снежную пустыню. Все вокруг было белым, только кое-где поблескивал металл, и в вазах стояли цветы.
– Ох, – растерянно сказал Леонардо Липпи, обводя взглядом кабинет.
– Ты еще кто? – прищурился Бьякуран.
– Я?
Улыбка прорезала его наивное округлое лицо, восхищенная и злая, странно чужеродная. Он шагнул вперед; поднял руку, дотрагиваясь до пламенеющих соцветий маков – и те оторвались от стеблей, качнули плавниками, степенно поплыли. Следом, обгоняя их, метнулись ирисы – суматошные, с ажурными желто-сиреневыми хвостами.
– Ты Мукуро! – воскликнул Бьякуран. – Это же ты, да?
Мукуро вырос – все правильно, он и должен был. На смену резкости пришла небрежная, не замечающая себя грация, которая так редко встречается у высоких людей. Белая форма Уайт Спелл категорически ему не шла, делая похожим на опереточного принца. Бьякуран хмыкнул.
– Так странно, – ответил Мукуро. – А я тебя вообще-то собирался убить.
– Что, прямо сразу?
– Нет, конечно. Сначала бы пошпионил, втерся в доверие… Вижу, вижу, не втерся бы. Уже знаешь про Гвидо Греко, да?
Бьякуран кивнул.
– Дождался бы удобного момента. Говорят, ты стал очень сильный. И собираешься разрушить мир. Возмутительный плагиатор, – сказал Мукуро, упал на диван, закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди – и уставился на Бьякурана немигающим взглядом. Память не подводила – один глаз у него был синий, а другой красный.
– Хочешь зефирку? – светским тоном спросил Бьякуран.
– Да я бы и от вина не отказался, – ответил Мукуро.
– Если бы не обязанности секретаря, не так ли, милый Лео?
Мукуро прищурился, растягивая губы в ласковой, хищной улыбке.
Как в зеркало, подумал Бьякуран.
Мукуро вернулся в его жизнь так легко, будто никуда и не уходил. Маленький робкий секретарь появлялся в его кабинете с охапкой просроченных донесений и искусно подделанной аналитики, смущенно отводил глаза, бросал бумаги на журнальный стол и разваливался на диване. Нес какую-то беспробудную, безумную чушь про чистое, красивое море крови, в котором утонет мир. Это раздражало, это опьяняло. Никто еще не вел себя с ним настолько…
Как с нормальным человеком.
На третий раз Бьякуран встал из-за стола.
На пятый – сел рядом на диван.
На шестой они уже целовались – и кто его знает, чем бы все это закончилось, если бы не звонок Шоичи.
– Бьякуран-сан, – на лице Шоичи, серьезном и сосредоточенном, чистейшей искренностью было написано «я тебя предаю». Раньше это забавляло, сейчас – почему-то расстроило.
– Мой любимый Шо-тян, – Бьякуран расплылся в довольной улыбке. – Ты получил цветы?
– Я… – запнулся Шоичи. – Да… спасибо, потрясающе, здорово. Я не о том хотел сказать.
– О чем же?
Бьякуран покосился на Мукуро – тот сидел, откинув голову на спинку дивана, и играл с зубастой желтой рыбой-нарциссом. Рыба норовила тяпнуть его за палец, Мукуро в последний момент отдергивал руку и тихо смеялся, а потом щелкал ее по носу. На белые поверхности легла прозрачная синяя изморозь Пламени Тумана.
– Я закончил с базой Мелоне, – пробормотал Шоичи. – Вот, хотел приехать…
Мукуро обернулся, приставил руки ко рту и громко прошептал: «Не будь такой холодной сучкой!»
И непристойно подвигал бедрами. Бьякуран рассмеялся.
– Простите? – помрачнел Шоичи.
– Приезжай, конечно, – ответил Бьякуран. – Мог бы и не спрашивать.
Он прервал связь и встал. Мукуро в деланном испуге вжался в диван.
Бьякуран молчал.
Мукуро быстро надоело изображать перепуганного Лео.
– Значит, любимый Шо-тян, – задумчиво протянул он. – Верный, как сама смерть.
– Я знаю все, что ты собираешься сказать, – резко ответил Бьякуран.
– А я и не собирался.
Бьякуран смотрел на него – спокойного, понимающего, и чувствовал, как накатывают злость и разочарование. Он прошел по кабинету – рыбы метнулись в стороны, а потом и вовсе притаились у потолка.
– Вечная проблема с кадрами, – сказал Бьякуран. – Или это мне так везет? Может, у меня на спине висит записка «наеби меня»? И ладно бы я не знал, но я-то знаю. Все. Обо всех вас.
Мукуро зевнул и вяло помахал рукой – мол, извини, продолжай, мне очень интересно.
– И особенно о тебе, Хранитель Тумана Вонголы. На кого мне вообще рассчитывать, если вокруг одни предатели?
Мукуро встал. Собрал бумаги, прошел мимо Бьякурана и свалил их на стол. Его голова была опущена, а плечи мелко вздрагивали.
– Что молчишь, – сказал Бьякуран.
Мукуро вздрогнул, вцепившись в стол, а потом засмеялся в голос.
– Прости, – выдавил он сквозь смех. – Ты такой… такой…
– Какой.
Мукуро обернулся, посерьезнев.
– Нельзя быть одновременно и черным, и белым. А ты как тот глупый дьявол, который хочет, чтобы его окружали ангелы.
– Я просто… – Бьякуран вздохнул. – Что за тупой пафос.
– Ах, любимый Шо-тян, – закатил глаза Мукуро, падая на диван и картинно хватаясь за голову. – Не поступай так со мной, ведь мое сердце кровоточит.
– Господи, заткнись, – улыбнулся Бьякуран и сел рядом с ним.
Леонардо Липпи моргнул и отодвинулся. Бьякуран поймал его, притянул к себе, уткнулся в темную макушку. Этот Мукуро, он, казалось, вообще ничего не боялся. Да и чего ему было бояться в чужом теле.
– Интересно, когда он поставит здесь камеры? – спросил Бьякуран, не обращаясь ни к кому.
***
– Два правителя мира – это слишком много, – Мукуро криво улыбнулся, вытирая кровь, проступившую на губах. Он едва ли мог подняться, держался за стену, размазывая по ней алые потеки. Знал, что следующий удар будет последним.
– Пожалуй, да, – беспечно согласился Бьякуран и достал коробочку. Дракон вырвался на свободу, белый и огромный, казалось, что его тело никогда не закончится. Мукуро отшатнулся – кажется, даже попытался заслониться, послышался хруст – и тут все замерло.
Из густой черной тени вышел Мукуро. Пересек кабинет, с любопытством осмотрел дракона, потрогал плотно сжатые челюсти – каждая размером с крышку стола, – и кашлянул.
– Что, – спросил Бьякуран.
– Да так. Ничего, – ответил Мукуро. Слишком настоящей казалась собственная иллюзия – нужно было делать усилие, будто держаться на плаву, чтобы не поверить в то, что развороченная грудная клетка, острые обломки ребер, обнаженные, кровоточащие легкие – это все с ним, это все его.
Разглядывая свои внутренности, Мукуро вспомнил о Хром. Связь с ней разорвалась в момент «смерти» – он больше не чувствовал ее присутствие. Мукуро отпустил иллюзию и шагнул к Бьякурану, сидящему на крышке стола.
– Эй, мы так не договаривались.
– Да мы вообще об этом не говорили, – улыбнулся Бьякуран. Его взгляд был колким и холодным.
За спиной Мукуро раздавалось громкое чавканье и хруст – тварь подъедала останки.
– Верни меня обратно, – мягко, очень терпеливо попросил Мукуро. – Давай я буду полумертвый, в каком-нибудь темном, недоступном месте. Никто не узнает о наших планах. Мне нужна односторонняя связь с одним человеком. Совсем ненадолго.
Бьякуран задумался, а потом покачал головой.
– Нет. Наши игрушки не должны мешать. Я не знаю, что представляет собой ваша связь, и поэтому – нет.
– Она сейчас умирает, – тихо сказал Мукуро. Ему хотелось ударить Бьякурана в лицо. Им никогда никто не распоряжался. Ну, почти никогда. Больше всего на свете он хотел быть свободным.
– Значит, дело в твоей кукле? Она настолько для тебя важна?
Мукуро закрыл глаза и улыбнулся:
– Нет. Совсем не важна.
– И тебе все равно, что с ней произойдет?
– Абсолютно.
Дракон рассыпался на белые прозрачные кристаллы, в воздух взметнулись хлопья снега – и тут же растаяли. Мукуро чувствовал, как злость засыпает, сворачивается в груди. Он никогда ничего не забывал. И никогда ни в ком не нуждался. Он развернулся, посмотрел на то, что осталось от его тела, и понял, что все это время продолжал улыбался – так, что уголки губ онемели.
Бьякуран бесшумно подошел, сказал:
– Тебе нужно другое тело.
– Да, знаю, – кивнул Мукуро.
– Шоичи отправит Вонголе сообщение о том, что тут произошло.
– Не сомневаюсь.
***
Бьякуран проснулся ночью от ощущения чужого присутствия. Он открыл глаза – на кровати сидел Шоичи, растрепанный и будто пьяный. Глаза медленно привыкали к темноте.
– Бьякуран-сан, – едва слышно сказал Шоичи. – Я запутался, мне нужен совет.
Бьякуран откинул одеяло.
Шоичи смотрел на него, не отводя глаз, дрожащими руками расстегивал форму.
– Тебе нужен совет, – зевнул Бьякуран. – Шо-тян, ты так трясешься, будто все это время работал на Вонголу.
Пальцы Шоичи замерли у горла. Такое тягучее, темное чувство овладело Бьякураном – чувство, словно ему снится кошмарный сон; все движения стали плавными, Бьякуран протянул руку медленно, будто под водой, и снял с Шоичи очки.
– Я… да.
– Продолжай, – сказал Бьякуран.
Шоичи быстро кивнул и избавился от формы. Потянул майку вверх так, что треснула ткань, взялся за резинку трусов и замер. В темноте его тело казалось белым, слепленным из снега, и волосы темным пятном.
– Что мне делать дальше? – спросил Шоичи. – Что, Бьякуран-сан?
– Спи со мной, – Бьякуран потянул его к себе, провел руками по плечам и перевернул на спину. – Трахайся со мной. Предавай меня. Называй меня «Бьякуран-сан». Это так необычно.
Шоичи дернулся – и тут же расслабился. Смотрел на него молча, снизу вверх, яркими разноцветными глазами.
– Я сразу понял, что это ты, – сказал Бьякуран.
– Учись, – усмехнулся «Шоичи». – Одним ходом сразу две фигуры.
– Ты испортил мою игру. Пошел вон из этого тела.
«Шоичи» покачал головой.
– Нет. Сейчас это было бы слишком неосторожно, потому что Шо-тян, – он произнес это имя протяжно и ласково, – считает, что я умер. Считал. Поэтому – нет.
– Мукуро…
– Я почти успел объявить начало операции, Бьякуран-сан, – отозвался «Шоичи», отводя взгляд. – Паршивый из меня единственный друг, правда?
Бьякуран перевернулся, сел. Схватил «Шоичи» за волосы, подтаскивая к себе. Тот не сопротивлялся, только перекатывал на губах мерзкую ухмылочку.
– Раз так, нельзя упускать тебя из вида. Кто знает, что ты еще выкинешь, – сказал Бьякуран и толкнул его голову вниз, к паху.
«Шоичи» вздрогнул, схватился за живот – и послушно опустился губами на член. Бьякуран то поднимал его голову за волосы, то надавливал на затылок, считая сухие рвотные спазмы. Удовольствия в этом было немного, но даже то, что было, медленно вытесняло злость.
Бьякуран смотрел в белый, абсолютно белый потолок и представлял, что это Мукуро сейчас хрипит и трясется, пытаясь вырваться.
– Не думал, что ты можешь быть таким отвратительным, – сказал Мукуро и поправил очки.
– Что? – Бьякуран отложил бумаги.
– Можешь их не читать, вот настоящие.
Мукуро положил папку на стол. Губы у него были припухшие, а глаза покраснели.
– Это была забавная идея – на время ослабить контроль. Твой Шо-тян сейчас так тебя ненавидит.
– Зачем ты это делаешь? – бесцветно спросил Бьякуран.
– Неужели эта кукла так для тебя важна? – ответил Мукуро.
– Нет, – покачал головой Бьякуран, чувствуя, как внутри все леденеет и скручивается от ненависти.
Он улыбнулся.
– Совсем не важна.
Мукуро подошел к столу, наклонился, опираясь руками об столешницу.
– Один – один. Мы все еще можем вернуться обратно, в нашу снежную пустыню.
Его волосы, медно-рыжие, почти красные, падали на лоб, а очки съехали на нос. Неожиданно Бьякуран подумал, что Шоичи бы сейчас поправил очки и тут же отодвинулся бы. Слишком чувствительный к близкой дистанции. Острое чувство потери накатило и схлынуло.
***
Мукуро долго за ним наблюдал. Мог бы убить этого психа уже раз пятнадцать. Раздавить, как отвратительное, склизкое насекомое. Как любой иллюзионист, он испытывал отвращение к сумасшедшим – ведь они были тем, чем он может стать в любой момент.
Если сорвется.
Мукуро не умел срываться. Он смотрел, как Бьякуран за столом трясется и кривится, руки елозят по поверхности, комкая бумаги. Бьякуран, размазанный по времени и собирающий себя из своих же отражений.
Бьякуран открыл глаза, вздохнул и сказал:
– Шо-тян, зефирку?
И это могло означать что угодно, от формулы вечного двигателя до пожелания доброго утра.
Мукуро разогнал Червелло, натянул большие удобные наушники, откинул голову на мягкий подголовник кресла – в свое время он изрядно удивился, узнав, с какой методичной маниакальностью «Шо-тян» обустраивал себе уютное гнездышко в главном штабе Миллефиоре – и начал партию.
Мигнула, появляясь, огромная – на все помещение – плоскость шахматной доски. Фигуры в черной и белой форме заняли свои места. Первый ход – и боец Уайт Спелл шагнул на две клетки вперед.
Спустя полчаса Мукуро понял, что подготовка была куда увлекательней самой игры. Бойцы Миллефиоре не могли сопротивляться одержимости и умирали так же послушно, как и убивали. Смотреть на доску сбоку было неудобно, постоянно приходилось привставать, вытягивать шею. А трупы, лежащие на черных и белых клетках, мешали двигаться оставшимся фигурам. Мукуро уже почти собрался заканчивать скучное развлечение, но тут почувствовал на себе взгляд. Он снял наушники, неторопливо поправил очки и спросил:
– Что-то не так?
Бьякуран казался довольным.
– Мы уничтожили Намимори. Ни одна база, насколько угодно защищенная, не сможет противостоять направленному ядерному взрыву.
– Вот как, – равнодушно ответил Мукуро и двинул черную «пешку» по диагонали. Человек, не выпрямляясь из странной скрюченной позы, шагнул вперед и вбок – и быстро перерезал горло массивному белому «слону». Хлынула кровь, «слон» деревянно завалился набок, едва не задев стоящие рядом фигуры. Трещины одержимости медленно исчезали с перекошенного агонией лица.
Бьякуран ждал. Стоял, скрестив руки на груди, опершись на стену плечом.
– А Кокуе? – наконец, спросил Мукуро. – Там Чикуса и Кен.
– Не только они. Твоя кукла, как же ее звали, тоже там была. Не думал, что она тогда выжила.
– Что с ними?
– Они умеют дышать расплавленным камнем? – поинтересовался Бьякуран так, будто ждал ответа – «да» или «нет».
Что-то до боли впилось в пальцы, а когда Мукуро посмотрел вниз, то увидел, что пластмассовая дужка наушников лопнула и металлическая полоса каркаса поранила руку.
– Что-то не так? – Бьякуран шагнул к нему – и остановился; глаза, насмешливо прищуренные, расширились.
Доска мерцала, клетки наливались темным багрянцем, а люди, стоящие на них, держались за головы, стонали, рычали, выли, пытаясь вырваться, но не в силах сдвинуться с места.
С влажным чавканьем взорвалась голова черной ладьи.
Каждый взрыв приносил облегчение, вымывая по каплям боль и ярость, – вот и Бьякуран, наконец, пошевелился, стер с лица потек крови, пачкая белый рукав.
Но этого все еще было недостаточно.
Как он мог, как он посмел.
– Что ты делаешь, – бесцветно спросил Бьякуран. – Мукуро, ты спятил?
Мукуро засмеялся.
Этого все еще было недостаточно.
Он встал, подошел к окну. Одним резким движением распахнул раму. Сел на подоконник, откинулся назад, взмахнул руками, выталкивая себя наружу. Бьякуран успел схватить его за ногу, получил другой в зубы; пальцы скользнули по ткани.
Мукуро вывернулся и полетел вниз, и вот тогда, в метрах от земли, глядя в потрясенное, перекошенное от боли лицо Бьякурана, в его невидящие – или видящие кого-то другого – глаза, он отпустил Шоичи.
***
Этот предмет совсем не вписывался в обстановку кабинета. Он был громоздкий и уродливый – такой же уродливый, как то, что в нем находилось. Топорщились металлические детали, трубки и сочленения каркаса. На толстом стекле лежал слой пыли – Бьякуран запретил ее вытирать. Иногда, в плохие дни, он чертил на стекле линии, писал самые страшные, самые оскорбительные ругательства. Как-то раз даже запустил в него тяжелым пресс-папье. Стекло глухо загудело, но выдержало.
А Бьякуран понял, что скучает.
Однажды он вытер пыль со стекла, приблизился и посмотрел в открытые глаза – ничего не изменилось, разноцветные. Он уничтожил все, что ему мешало, но понял, что в процессе потерял что-то важное.
Он обернулся и увидел белую пустыню.
Сам он стоял рядом с огромной колбой, а вокруг было пусто и ни одного яркого пятна. Чтобы как-то оживить пейзаж, Бьякуран достал из-под журнального столика черный пластиковый пакет и вытащил оттуда отрезанную голову.
Из нее все еще текло – на белой стеклянной столешнице расплывалась красная лужа.
Бьякуран развернул голову к Мукуро и наклонился, любуясь видом. Мертвые глаза остекленели, но кожа выглядела мягкой и теплой. Впечатление немного портил упрямый, насмешливый изгиб губ – хотя какая разница, как ты улыбаешься, если тебя уже убили.
Или она все-таки была, эта разница?
Мукуро, заточенный в колбе, дернулся. Напряглись руки, скованные за спиной. Из-под респиратора вырвалась цепочка воздушных пузырьков.
А потом он подался назад – и тут же вперед, изо всех сил, об стекло. Первый раз за все это время.
Глядя на него, Бьякуран ощутил усталость и недоверие – так бывает, когда бьешь наощупь, вслепую, и однажды – по чистой случайности – попадаешь.
Но этого было все еще недостаточно. Он хотел видеть, как разбивается броня Мукуро – броня безразличия и гордости, – обнажая страдающую, изъязвленную сердцевину.
И еще ему было скучно.
От скуки он добил весь этот кукольный Альянс – аккуратно и тщательно, как хозяйка, вычищающая свою кухню до блеска. Потом добрался до Варии – те скрывались где-то в горах. Глядя на изломанное щуплое тело в странной шапке, Бьякуран почти почувствовал удовлетворение. Но нет, не помогло: он смотрел на горящий город и думал о том, что Мукуро бы, наверное, это понравилось. Отблески пожара проникали в окно, дрожали алыми бликами на белых, абсолютно белых поверхностях. Голова Хибари Кеи стояла на столе, сверлила взглядом колбу. Улыбалась застывшей улыбкой победителя. Кровь медленно растекалась по столу – густая, почти черная.
– Хватит тебе уже там сидеть, – сказал Бьякуран и услышал в своем голосе обиду.
Мукуро возвращался к жизни неохотно. С Призраком было гораздо проще – Бьякуран приводил к нему людей с сильным Пламенем, и Призрак, не приходя в сознание, поглощал их: секунда – и на полу только горка пыли.
Что было нужно Мукуро?
Бьякуран поселился в его палате. Рассказывал, что Альянса больше нет. Что мир утонул в прекрасном, чистом море крови. Что теперь осталось только собрать Тринисетте, но он подождет, пока Мукуро придет в себя. И что на самом деле, если брать миллиарды существующих миров, у них еще все хорошо. Потому что они еще друг друга не убили.
Это можно назвать невероятным везением.
Встреча, которая соединила их намертво, куда там контракту.
А Юни вчера пыталась освободиться. Душа Юни, разумеется – запертая в темном, далеком месте, на самом дне. Ты думаешь, эти места существуют? Нет, это всего лишь лакуны в моем сознании. Черные пятна вне времени и пространства.
Первое, что сказал Мукуро, открыв глаза, было:
– Какая жалость. Я сам хотел его убить.
Он не мог даже пошевелиться, но продолжал делать вид, что ему все равно.
– Хватит, – ответил Бьякуран. – Все, хватит, достаточно, мир.
– Хочешь мира? – оскалился Мукуро. – Готовься к войне.
***
Были вещи, о которых пока что не стоило думать. Вещи, которые обходишь с огромной осторожностью, будто шагая по гнилому старому мосту. Только тронь их – и больше не сможешь держать себя в руках.
– Ничья, – сказал Мукуро. – Мы оба проиграли.
– Это были всего лишь фигуры, – кивнул Бьякуран.
Он сидел на столе, будто окутанный алыми бликами. Покачивал в руке чашечку чая.
Бумаги кучей валялись на полу – сейчас они уже не имели никакого значения.
За окнами пылал мир.
Бьякуран же, казалось, не принадлежал этому месту – слишком прохладный, слишком отстраненный. Его только взгляд выдавал. Никто и никогда не смотрел на Мукуро с такой ненавистью, разве что… нет. Не думать об этом.
Мукуро встал и опустил жалюзи; стало темно. Сквозь щели сочился тусклый свет.
Он прошел через комнату, к Бьякурану. Тот поднял голову – в темноте его глаза казались белыми и прозрачными.
– Я мог бы убить тебя, – сказал Мукуро, прочерчивая подушечкой пальца линию – от виска, по щеке, к шее. – Создать твою иллюзию и стать главой Миллефиоре.
Ресницы Бьякурана дрогнули, он не улыбался, ответил – серьезно и тихо:
– Ты мог бы.
Мукуро молча кивнул. Неожиданно он почувствовал умиротворение, вязкое и всеобъемлющее, похожее на глухоту. Он наклонился, легко, едва касаясь, дотронулся губами до губ Бьякурана. Наверное, это и есть конец света, – подумал Мукуро. Все стало несущественным и не требующим усилий. Он толкнул Бьякурана назад, и тот упал на столешницу, раскинув руки.
Единственный человек в этом мире.
Единственный, с кем можно было пройти этот путь до самого конца.
Лежит сейчас перед ним, и под полуприкрытыми веками закипает прозрачное стекло. Мукуро медленно наклонился.
– Чего ты ждешь? – выдохнул Бьякуран.
А потом схватил за шиворот и потянул на себя.
Что-то мелькнуло на периферии зрения, Мукуро обернулся, выпрямляясь – и застыл.
Голова Хром стояла на журнальном столике, распахнутый рот, лицо, перекошенное в агонии.
Мукуро кинулся к ней, споткнулся, упал, попытался подняться.
Протянул руку.
Голова исчезла.
– Мукуро, – позвали его.
На столе, растрепанный, в примятой форме Уайт Спелл, сидел Хибари Кея. Он недовольно щурился; рядом с правой рукой, на краю стола, опасно покачивалась чашка с чаем.
Не думай об этом, – приказал себе Мукуро и зажмурился.
– А про меня вы, конечно, как всегда забыли, – монотонно проговорил Фран – черно-зеленая фигура под закрытыми веками.
– Я не забыл, – ответил ему Мукуро.
Не думать, только не думать, нужно думать о гнилых досках над горной рекой, о тихом, влажном хрусте, с которым они крошатся под ногами. Там горы тянутся вверх, и небо похоже на перевернутую…
Он услышал шаги, а потом шорох – кто-то опустился рядом.
– Мукуро, тебе плохо?
– Да, – прошептал он. – Очень.
– Это хорошо.
Бьякуран был похож на упыря, насосавшегося крови. Счастье его просто распирало. Он нежно пригладил волосы Мукуро – каждое прикосновение вызывало дрожь. А потом поцеловал в лоб и сказал:
– Иди отдохни. Завтра ты проснешься в новом мире.
Есть странная закономерность: чем больше в твоей жизни важных людей, тем более ты уязвим. Кем дорожил Бьякуран?
Как его можно сломать?
Мукуро лихорадочно перебирал в уме – Погребальные Венки, Призрак, кто же еще, кто?
Есть шкурный, выстраданный смысл: не дорожить ничем из того, что у тебя есть; быть готовым сбросить любой козырь.
Козырь?
Мукуро будто что-то подкинуло на месте. Он с усилием провел руками по лицу, как паутину снимая усталость и безумие.
Потом он шел по коридору быстро и решительно; не задерживаясь ни на шаг, глушил камеры иллюзиями. Два поворота, прямо и лифт, свет мигает – снова камера; прямо и маленькая, узкая дверь.
За ней хранился их главный козырь, единственное сокровище Бьякурана. Еще вчера – в том вчера, растянутом на месяцы, когда Мукуро от скуки и бессильной злобы играл в живые шахматы, – он не мог и подумать о том, чтобы перечеркнуть все их планы. Юни была ключом, драгоценностью, которую выносят из пожара первой, обгорая до полусмерти, оставляя за спиной детей.
Юни была тряпичной куклой. Когда Мукуро взял ее за шею, поднял – совсем легкую, ткни в нее лезвием, и полезет вата и обрезки бумаги – Юни открыла глаза, мертвые, пустые.
Мукуро замахнулся трезубцем, отводя руку назад, и неожиданно понял.
Он понял, что надо делать.
Теперь обратно, не сбавляя скорости, швыряя в тусклые зрачки камер образы пустых коридоров и лестниц. Мукуро торопился, черная, кипящая энергия кружила в нем, не находя выход. Он перешагивал через две или три ступеньки, срезал углы. Заглянул в комнату управления – знания, лежавшие на поверхности ума давно уже мертвого Шоичи, сделали гирлянду индикаторов и экранов простой, понятной схемой.
Одной рукой по кнопочной панели – так проводят по клавишам пианино, не умея играть, лишь желая услышать звук.
Мукуро не умел, но чужая память, въевшаяся в мышцы и нервные окончания, превратила его движение в единственно правильное.
Телепорт включился и вышвырнул Призрака из смирительной рубашки, из колбы, из комнаты, больше похожей на сейф – в комнату, больше похожую на холл курортной гостиницы.
Туда, где жили Истинные Погребальные Венки.
Что теперь, Бьякуран?
Бьякуран сидел в кресле, белом, абсолютно белом.
Среди снежной пустыни, сливаясь с ней.
Мониторы потухли и покрылись изморозью, только один пылал алым кровавым пятном – смертельно раненый Призрак дожирал последнего из Венков. А тот, упрямый, расчетливый и быстрый, встал костью в горле, и Мукуро даже задумался: все-таки кто из них умрет последним?
– Как ты думаешь, кто? – спросил Бьякуран и небрежно мотнул головой в сторону монитора.
– Я пришел тебя убить, – ответил Мукуро.
Бьякуран сбросил ноги со стола – рифленые подошвы ботинок мелькнули и исчезли. Он не торопился вставать.
– Как поживает Юни? – спросил Бьякуран.
И Мукуро ответил:
– А сам ты как думаешь?
Он оценивал свои шансы как несуществующие.
Он мог бы переиграть Бьякурана тысячей способов, но если бы только он начал раньше – когда их противостояние было обычной игрой, в которой уменьшаешь ущерб в десятки и сотни раз, делая вид, что тебя это не ранит.
Он мог бы уничтожить Бьякурана тысячей способов, но сейчас остался всего один.
Мукуро шагнул вперед.
Бьякуран поднялся из кресла, вытащил из кармана коробочку – и отложил ее. Поставил на стол с такой силой, что грани заскрипели на гладкой поверхности. А потом улыбнулся.
Как в зеркало, – подумал Мукуро, отпуская трезубец.
Он посмотрел вниз и увидел, как плавится пол, как белый ковер вскипает черным, вязким асфальтом. Он погружался в темное, далекое место, несуществующее место.
Сначала отнялись ступни, потом колени, бедра, живот. Бьякуран стоял на границе черного и белого.
– Зачем ты убил Юни? – повысил голос Бьякуран. – Зачем ты это сделал? Ты разрушил все мои мечты!
Я освободил ее, – хотел было сказать Мукуро, но чернота подобралась к горлу, стирая слова.
У Мукуро все еще был план.
– Осторожнее там, он острый, – сказал он когда-то, в том времени, которое давно уже не имело значения.
– Ой, – ответил Бьякуран, роняя трезубец. – Точно, острый.
Из порезанных пальцев текла кровь.
Переселение в чужое тело встряхнуло его, отдаваясь неприятной дрожью в чужих, теперь уже своих костях. Он все еще тонул в несуществующем месте, месте в сознании Бьякурана, но теперь он был Бьякураном.
Он распахнул крылья, и они тут же увязли в смоле.
Он чувствовал, как трещины одержимости вскипают на лице – и поднял лицо, чтобы еще хоть немного посмотреть вверх.
И тогда он увидел небо.
Небо в своей смешной шапке, со своей дурацкой пустышкой, распахнуло двери, ворвалось, заполняя собой сразу все.
Небо кричало:
– Я все исправлю! Сейчас, подождите еще немножечко, я все исправлю!
Да я уже все исправил, – подумал Мукуро.
Значит, ты все-таки не убил ее.
Нет. Я же сказал, я ее освободил.
Последнее что он успел подумать, когда над его лицом сомкнулась пустота, было «минус на минус дает плюс».
***
Комната была покрыта хрустящим, колким снегом. Снег, смерзшийся в корку, лежал на столе и на креслах, повторял очертания дивана, искристо сверкал в электрическом свете. Окна выходили на конец света – одна и та же надоевшая трансляция. И ни одного яркого пятна – тропические рыбы давно уплыли. Или это мы их убили? – вон там, в углу, валяются смятыми грязными тряпками.
Почему же так вышло?
Самый бесполезный вопрос из всех, которые можно задать.
Ни в одном из миллиардов миров никогда не было и не будет лучшего исхода.
Но вдруг это все происходит не на самом деле, знаешь, как во сне или в сказке, которую как ни выверни, а все равно в конце все живые, здоровые и вместе идут обедать.
Вдруг все закончится хорошо.
URL записиНазвание: Зимние войны
Автор: fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012
Бета: fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Рокудо Мукуро, Бьякуран Джессо
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Нельзя быть одновременно и черным, и белым
Ссылка для скачивания: www.sendspace.com/file/actph9
Для голосования: #. fandom Katekyo Hitman Reborn! 2012 - миди "Зимние войны"
Комната была покрыта хрустящим, колким снегом. Снег, смерзшийся в корку, лежал на столе и на креслах, повторял очертания дивана, искристо сверкал в электрическом свете. Окна выходили на конец света – одна и та же надоевшая трансляция. И ни одного яркого пятна – тропические рыбы давно уплыли. Или издохли – валялись вон там, в углу, смятыми грязными тряпками. Блестели хромированные поручни.
Хром. Да, тогда все началось с Хром.
Или все-таки намного раньше?
***
В какой-то момент Мукуро вошел во вкус. Он избавился от обузы и теперь мотался по Италии, играя с мафией в салочки. Умытые солнцем палаццо, чинные офисы и грязные притоны тонули в крови – он даже не менял схему действий; он даже не думал, что мафия окажется таким неповоротливым, тупым животным.
Взять на контракт – вселиться – вырезать всех. И потом делать ноги. Бесконечный и бессмысленный цикл, начатый в Эстранео.
Свое четырнадцатилетие Мукуро встретил в Неаполе; он притащил с кухни торт, вставил четырнадцать свечек, налил себе шампанского из только что открытой бутылки и, спихнув женский труп на пол, развалился на диване. Торт был, пожалуй, слишком сладким. А шампанское – слишком терпким и колючим. Даже гирлянды из кишок, заботливо развешанные под потолком – одна эффектно свисала с лампы – уже не радовали. Мукуро с досадой махнул рукой, создавая себе иллюзию чистой пустой квартиры. Последним изменилось имя на торте. Мукуро пригляделся – и понял, что буквы превращаются в бессмысленные символы, господи, да он же забыл свое настоящее имя! Это неожиданно расстроило, почти до слез, но за окном уже выли полицейские сирены.
Мукуро шмыгнул носом, запихнул в рот кусок торта – и, перемахнув через подоконник, оказался в проулке между домами. Ему вслед закричали; он ускорил шаг, на ходу проводя пальцами по теплой шершавой поверхности, почти сливаясь со стеной. Поднялся ветер, захлопали ставни открытых окон. Нужно уезжать, подумал Мукуро. Поеду в Венецию, куплю себе шляпу гондольера.
И тут он неожиданно наткнулся на шарф.
Шарф был разноцветным – красным, желтым, фиолетовым – и на ощупь пушистым, вообще-то он свисал из окна и чуть подергивался. Мукуро проследил за ним взглядом – на другом конце шарфа оказалось улыбающееся лицо.
– Что делаешь? – спросил Мукуро и зачем-то потянул за шарф.
– Собираюсь выпрыгнуть из окна, – ответили ему. – Скучно.
– Скучно, – повторил Мукуро, а его собеседник уже забрался на подоконник второго этажа. У Мукуро запестрило в глазах. Неожиданно он почувствовал себя уличной собакой, продрогшей и озлобленной, слушающей печальные завывания домашнего щеночка у миски с парным мясом.
– Ну, прыгай, – сказал он. – Если не слабо.
Домашний щеночек примерился – и, по-видимому, заколебался.
– А ты? Убегаешь?
– Убегаю, – развеселился Мукуро.
– Так это из-за тебя полиция понаехала? – восхищенно ахнул мальчишка.
– Прыгай, – Мукуро дернул его за шарф.
Он все-таки прыгнул. Неловко, наклонившись вниз и раскинув руки – Мукуро, которому доводилось выскакивать из идущего на приличной скорости автомобиля, скривился и отступил назад. И чуть не пропустил момент, когда его собеседник опустился на землю – легко, как фея на лист кувшинки.
– Вау, – сказал Мукуро.
– Я Бьякуран, – ответил мальчишка и растрепал белые, абсолютно белые волосы. – А ты?
Снова болезненно кольнуло – «а я забыл свое настоящее имя». Бьякуран ждал, сматывая кольцами шарф.
– Я Рокудо Мукуро, – гордо сообщил Мукуро. – Это значит «Шесть Путей Мертвеца».
– Круто, – покивал Бьякуран. – А это у тебя кровь? Вот тут, на куртке.
– Не моя, разумеется.
Этот Бьякуран был забавный. Мукуро даже жалко было с ним расставаться, но скрип тормозов, топот шагов и приближающиеся голоса недвусмысленно намекали на то, что нужно двигать.
– Там дальше тупик, – сказал Бьякуран ему в спину. – Ты же не умеешь летать?
– Нет, – ответил Мукуро сквозь зубы, развернулся, протянул руку, выхватил из воздуха трезубец. Сумерки наступили незаметно, сгущая тени под домами. Спрятаться или проучить этих уродов? Впереди мигнуло желтое пятно фонаря.
– А я умею, – улыбнулся Бьякуран. Мукуро досадливо дернул бровью, бросая на него мимолетный взгляд, а потом обернулся: у Бьякурана были крылья. Белые, абсолютно белые, они слабо мерцали в темноте.
Свет фонаря ударил прямо в лицо, Мукуро пригнулся, заслоняя ладонью глаза.
– Быстро, – окликнул его Бьякуран. – Хватайся за меня!
Земля выскользнула из-под ног. Мукуро посмотрел вниз – в проулке бегали люди и обшаривали все, пытаясь понять, куда же сбежал преступник. Один даже залез в мусорный бак – Мукуро хихикнул.
– До них не доходит, что в первую очередь нужно смотреть вверх, – неожиданно серьезным голосом сказал Бьякуран. – Поэтому так скучно.
– Этот мир недостоин существования, – согласился Мукуро. Он бы сказал еще что-нибудь мрачное и пафосное, но когда болтаешься балластом, тут как-то уже не до пафоса.
– Да, пожалуй.
Бьякуран взмахнул крыльями и опустился на крышу.
За день металл нагрелся и теперь охотно отдавал тепло. Они сидели рядом, глядя, как в темнеющем небе вспыхивают звезды – а вон там облачко, похожее на кролика.
Бьякуран без спроса схватил трезубец, но, почувствовав его вес, растерянно моргнул – и Мукуро передумал ругаться. Только сказал, чувствуя себя взрослым и умудренным жизнью:
– Осторожнее там. Он острый.
– Ой, – ответил Бьякуран. – Точно, острый.
А потом произошло странное. Бьякуран осторожно отложил трезубец, застыл в напряженной, неудобной позе; неожиданно его голова загорелась, как газовая конфорка.
– Ты в порядке? – спросил Мукуро и на всякий случай подтянул к себе трезубец. Он бы и так справился, совершенно точно. Было бы с чем справляться. Просто не знал, чего ждать.
Медленно, очень медленно Бьякуран открыл глаза.
– Невероятно.
– Что?
– Не-ве-ро-ят-но, – по слогам повторил Бьякуран. – Ты. И я. Один шанс на сто тысяч миров, и вот же он, вот. Интересно, Венеция или Рим?
Мукуро заскучал – он не любил не понимать, а сейчас он совершенно точно не понимал, что происходит, и боялся, что объяснения Бьякурана запутают все еще сильнее. Псих какой-то.
– У тебя пламя, – он поболтал рукой вокруг головы. – Вот тут.
– А у тебя глаз, – Бьякуран встряхнулся всем телом и снова стал нормальным. – Я таких раньше не видел!
– Таких больше и нет, – солидно кивнул Мукуро.
– А что он делает?
Мукуро улыбнулся и лег на крышу, раскинув руки. С неба скатилась звезда.
Зачем он здесь?
– Где-то далеко-далеко, на крайнем севере, есть белая пустыня. Когда-то в ней жили эскимосы, но они давно покинули это место – или замерзли насмерть. Людей там совсем-совсем нет, а снег блестит, как стекло и твердый, как металл.
Бьякуран обернулся, наклоняясь – видимо, хотел что-то сказать, но осекся. Больше не было ночи, крыши, Неаполя – только белая пустыня вокруг.
– Красиво, – выдохнул Бьякуран.
– Солнце здесь маленькое и прозрачное, – продолжил Мукуро. – Совсем как кусок льда.
Иллюзия текла, становясь идеальной. Солнце здесь было маленькое и прозрачное, совсем как кусок льда, а небо – белое, абсолютно белое и такое низкое, что если подпрыгнуть, можно дотянуться кончиками пальцев.
– Что это за яркие пятна? – спросил Бьякуран. – Цветы?
– Рыбы, – пожал плечами Мукуро. Вдруг, ни с того, ни с сего, ему стало неловко, будто показываешь кому-то свои сокровища и боишься, что поднимут на смех. Рыбы соткались из хрустального воздуха, разноцветные и яркие, как тропические цветы; они плыли деловито и важно, плавники и хвосты струились шелковыми лентами, а черные бусины глаз смотрели в пустоту.
– Когда-нибудь я туда вернусь, и это будет лучший день в моей жизни, – жизнерадостно сказал Мукуро и сел, хлопнув ладонями по согнутым коленям. Иллюзия растаяла.
– А сейчас мне пора.
– Мы еще встретимся, – то ли спросил, то ли пообещал Бьякуран.
***
Леонардо Липпи осторожно открыл дверь в кабинет. Потом зашел – совсем еще юный, с наивным округлым лицом и широко распахнутыми синими глазами. Закрыл за собой дверь.
Бьякуран сидел за столом в своем огромном кабинете, похожем на снежную пустыню. Все вокруг было белым, только кое-где поблескивал металл, и в вазах стояли цветы.
– Ох, – растерянно сказал Леонардо Липпи, обводя взглядом кабинет.
– Ты еще кто? – прищурился Бьякуран.
– Я?
Улыбка прорезала его наивное округлое лицо, восхищенная и злая, странно чужеродная. Он шагнул вперед; поднял руку, дотрагиваясь до пламенеющих соцветий маков – и те оторвались от стеблей, качнули плавниками, степенно поплыли. Следом, обгоняя их, метнулись ирисы – суматошные, с ажурными желто-сиреневыми хвостами.
– Ты Мукуро! – воскликнул Бьякуран. – Это же ты, да?
Мукуро вырос – все правильно, он и должен был. На смену резкости пришла небрежная, не замечающая себя грация, которая так редко встречается у высоких людей. Белая форма Уайт Спелл категорически ему не шла, делая похожим на опереточного принца. Бьякуран хмыкнул.
– Так странно, – ответил Мукуро. – А я тебя вообще-то собирался убить.
– Что, прямо сразу?
– Нет, конечно. Сначала бы пошпионил, втерся в доверие… Вижу, вижу, не втерся бы. Уже знаешь про Гвидо Греко, да?
Бьякуран кивнул.
– Дождался бы удобного момента. Говорят, ты стал очень сильный. И собираешься разрушить мир. Возмутительный плагиатор, – сказал Мукуро, упал на диван, закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди – и уставился на Бьякурана немигающим взглядом. Память не подводила – один глаз у него был синий, а другой красный.
– Хочешь зефирку? – светским тоном спросил Бьякуран.
– Да я бы и от вина не отказался, – ответил Мукуро.
– Если бы не обязанности секретаря, не так ли, милый Лео?
Мукуро прищурился, растягивая губы в ласковой, хищной улыбке.
Как в зеркало, подумал Бьякуран.
Мукуро вернулся в его жизнь так легко, будто никуда и не уходил. Маленький робкий секретарь появлялся в его кабинете с охапкой просроченных донесений и искусно подделанной аналитики, смущенно отводил глаза, бросал бумаги на журнальный стол и разваливался на диване. Нес какую-то беспробудную, безумную чушь про чистое, красивое море крови, в котором утонет мир. Это раздражало, это опьяняло. Никто еще не вел себя с ним настолько…
Как с нормальным человеком.
На третий раз Бьякуран встал из-за стола.
На пятый – сел рядом на диван.
На шестой они уже целовались – и кто его знает, чем бы все это закончилось, если бы не звонок Шоичи.
– Бьякуран-сан, – на лице Шоичи, серьезном и сосредоточенном, чистейшей искренностью было написано «я тебя предаю». Раньше это забавляло, сейчас – почему-то расстроило.
– Мой любимый Шо-тян, – Бьякуран расплылся в довольной улыбке. – Ты получил цветы?
– Я… – запнулся Шоичи. – Да… спасибо, потрясающе, здорово. Я не о том хотел сказать.
– О чем же?
Бьякуран покосился на Мукуро – тот сидел, откинув голову на спинку дивана, и играл с зубастой желтой рыбой-нарциссом. Рыба норовила тяпнуть его за палец, Мукуро в последний момент отдергивал руку и тихо смеялся, а потом щелкал ее по носу. На белые поверхности легла прозрачная синяя изморозь Пламени Тумана.
– Я закончил с базой Мелоне, – пробормотал Шоичи. – Вот, хотел приехать…
Мукуро обернулся, приставил руки ко рту и громко прошептал: «Не будь такой холодной сучкой!»
И непристойно подвигал бедрами. Бьякуран рассмеялся.
– Простите? – помрачнел Шоичи.
– Приезжай, конечно, – ответил Бьякуран. – Мог бы и не спрашивать.
Он прервал связь и встал. Мукуро в деланном испуге вжался в диван.
Бьякуран молчал.
Мукуро быстро надоело изображать перепуганного Лео.
– Значит, любимый Шо-тян, – задумчиво протянул он. – Верный, как сама смерть.
– Я знаю все, что ты собираешься сказать, – резко ответил Бьякуран.
– А я и не собирался.
Бьякуран смотрел на него – спокойного, понимающего, и чувствовал, как накатывают злость и разочарование. Он прошел по кабинету – рыбы метнулись в стороны, а потом и вовсе притаились у потолка.
– Вечная проблема с кадрами, – сказал Бьякуран. – Или это мне так везет? Может, у меня на спине висит записка «наеби меня»? И ладно бы я не знал, но я-то знаю. Все. Обо всех вас.
Мукуро зевнул и вяло помахал рукой – мол, извини, продолжай, мне очень интересно.
– И особенно о тебе, Хранитель Тумана Вонголы. На кого мне вообще рассчитывать, если вокруг одни предатели?
Мукуро встал. Собрал бумаги, прошел мимо Бьякурана и свалил их на стол. Его голова была опущена, а плечи мелко вздрагивали.
– Что молчишь, – сказал Бьякуран.
Мукуро вздрогнул, вцепившись в стол, а потом засмеялся в голос.
– Прости, – выдавил он сквозь смех. – Ты такой… такой…
– Какой.
Мукуро обернулся, посерьезнев.
– Нельзя быть одновременно и черным, и белым. А ты как тот глупый дьявол, который хочет, чтобы его окружали ангелы.
– Я просто… – Бьякуран вздохнул. – Что за тупой пафос.
– Ах, любимый Шо-тян, – закатил глаза Мукуро, падая на диван и картинно хватаясь за голову. – Не поступай так со мной, ведь мое сердце кровоточит.
– Господи, заткнись, – улыбнулся Бьякуран и сел рядом с ним.
Леонардо Липпи моргнул и отодвинулся. Бьякуран поймал его, притянул к себе, уткнулся в темную макушку. Этот Мукуро, он, казалось, вообще ничего не боялся. Да и чего ему было бояться в чужом теле.
– Интересно, когда он поставит здесь камеры? – спросил Бьякуран, не обращаясь ни к кому.
***
– Два правителя мира – это слишком много, – Мукуро криво улыбнулся, вытирая кровь, проступившую на губах. Он едва ли мог подняться, держался за стену, размазывая по ней алые потеки. Знал, что следующий удар будет последним.
– Пожалуй, да, – беспечно согласился Бьякуран и достал коробочку. Дракон вырвался на свободу, белый и огромный, казалось, что его тело никогда не закончится. Мукуро отшатнулся – кажется, даже попытался заслониться, послышался хруст – и тут все замерло.
Из густой черной тени вышел Мукуро. Пересек кабинет, с любопытством осмотрел дракона, потрогал плотно сжатые челюсти – каждая размером с крышку стола, – и кашлянул.
– Что, – спросил Бьякуран.
– Да так. Ничего, – ответил Мукуро. Слишком настоящей казалась собственная иллюзия – нужно было делать усилие, будто держаться на плаву, чтобы не поверить в то, что развороченная грудная клетка, острые обломки ребер, обнаженные, кровоточащие легкие – это все с ним, это все его.
Разглядывая свои внутренности, Мукуро вспомнил о Хром. Связь с ней разорвалась в момент «смерти» – он больше не чувствовал ее присутствие. Мукуро отпустил иллюзию и шагнул к Бьякурану, сидящему на крышке стола.
– Эй, мы так не договаривались.
– Да мы вообще об этом не говорили, – улыбнулся Бьякуран. Его взгляд был колким и холодным.
За спиной Мукуро раздавалось громкое чавканье и хруст – тварь подъедала останки.
– Верни меня обратно, – мягко, очень терпеливо попросил Мукуро. – Давай я буду полумертвый, в каком-нибудь темном, недоступном месте. Никто не узнает о наших планах. Мне нужна односторонняя связь с одним человеком. Совсем ненадолго.
Бьякуран задумался, а потом покачал головой.
– Нет. Наши игрушки не должны мешать. Я не знаю, что представляет собой ваша связь, и поэтому – нет.
– Она сейчас умирает, – тихо сказал Мукуро. Ему хотелось ударить Бьякурана в лицо. Им никогда никто не распоряжался. Ну, почти никогда. Больше всего на свете он хотел быть свободным.
– Значит, дело в твоей кукле? Она настолько для тебя важна?
Мукуро закрыл глаза и улыбнулся:
– Нет. Совсем не важна.
– И тебе все равно, что с ней произойдет?
– Абсолютно.
Дракон рассыпался на белые прозрачные кристаллы, в воздух взметнулись хлопья снега – и тут же растаяли. Мукуро чувствовал, как злость засыпает, сворачивается в груди. Он никогда ничего не забывал. И никогда ни в ком не нуждался. Он развернулся, посмотрел на то, что осталось от его тела, и понял, что все это время продолжал улыбался – так, что уголки губ онемели.
Бьякуран бесшумно подошел, сказал:
– Тебе нужно другое тело.
– Да, знаю, – кивнул Мукуро.
– Шоичи отправит Вонголе сообщение о том, что тут произошло.
– Не сомневаюсь.
***
Бьякуран проснулся ночью от ощущения чужого присутствия. Он открыл глаза – на кровати сидел Шоичи, растрепанный и будто пьяный. Глаза медленно привыкали к темноте.
– Бьякуран-сан, – едва слышно сказал Шоичи. – Я запутался, мне нужен совет.
Бьякуран откинул одеяло.
Шоичи смотрел на него, не отводя глаз, дрожащими руками расстегивал форму.
– Тебе нужен совет, – зевнул Бьякуран. – Шо-тян, ты так трясешься, будто все это время работал на Вонголу.
Пальцы Шоичи замерли у горла. Такое тягучее, темное чувство овладело Бьякураном – чувство, словно ему снится кошмарный сон; все движения стали плавными, Бьякуран протянул руку медленно, будто под водой, и снял с Шоичи очки.
– Я… да.
– Продолжай, – сказал Бьякуран.
Шоичи быстро кивнул и избавился от формы. Потянул майку вверх так, что треснула ткань, взялся за резинку трусов и замер. В темноте его тело казалось белым, слепленным из снега, и волосы темным пятном.
– Что мне делать дальше? – спросил Шоичи. – Что, Бьякуран-сан?
– Спи со мной, – Бьякуран потянул его к себе, провел руками по плечам и перевернул на спину. – Трахайся со мной. Предавай меня. Называй меня «Бьякуран-сан». Это так необычно.
Шоичи дернулся – и тут же расслабился. Смотрел на него молча, снизу вверх, яркими разноцветными глазами.
– Я сразу понял, что это ты, – сказал Бьякуран.
– Учись, – усмехнулся «Шоичи». – Одним ходом сразу две фигуры.
– Ты испортил мою игру. Пошел вон из этого тела.
«Шоичи» покачал головой.
– Нет. Сейчас это было бы слишком неосторожно, потому что Шо-тян, – он произнес это имя протяжно и ласково, – считает, что я умер. Считал. Поэтому – нет.
– Мукуро…
– Я почти успел объявить начало операции, Бьякуран-сан, – отозвался «Шоичи», отводя взгляд. – Паршивый из меня единственный друг, правда?
Бьякуран перевернулся, сел. Схватил «Шоичи» за волосы, подтаскивая к себе. Тот не сопротивлялся, только перекатывал на губах мерзкую ухмылочку.
– Раз так, нельзя упускать тебя из вида. Кто знает, что ты еще выкинешь, – сказал Бьякуран и толкнул его голову вниз, к паху.
«Шоичи» вздрогнул, схватился за живот – и послушно опустился губами на член. Бьякуран то поднимал его голову за волосы, то надавливал на затылок, считая сухие рвотные спазмы. Удовольствия в этом было немного, но даже то, что было, медленно вытесняло злость.
Бьякуран смотрел в белый, абсолютно белый потолок и представлял, что это Мукуро сейчас хрипит и трясется, пытаясь вырваться.
– Не думал, что ты можешь быть таким отвратительным, – сказал Мукуро и поправил очки.
– Что? – Бьякуран отложил бумаги.
– Можешь их не читать, вот настоящие.
Мукуро положил папку на стол. Губы у него были припухшие, а глаза покраснели.
– Это была забавная идея – на время ослабить контроль. Твой Шо-тян сейчас так тебя ненавидит.
– Зачем ты это делаешь? – бесцветно спросил Бьякуран.
– Неужели эта кукла так для тебя важна? – ответил Мукуро.
– Нет, – покачал головой Бьякуран, чувствуя, как внутри все леденеет и скручивается от ненависти.
Он улыбнулся.
– Совсем не важна.
Мукуро подошел к столу, наклонился, опираясь руками об столешницу.
– Один – один. Мы все еще можем вернуться обратно, в нашу снежную пустыню.
Его волосы, медно-рыжие, почти красные, падали на лоб, а очки съехали на нос. Неожиданно Бьякуран подумал, что Шоичи бы сейчас поправил очки и тут же отодвинулся бы. Слишком чувствительный к близкой дистанции. Острое чувство потери накатило и схлынуло.
***
Мукуро долго за ним наблюдал. Мог бы убить этого психа уже раз пятнадцать. Раздавить, как отвратительное, склизкое насекомое. Как любой иллюзионист, он испытывал отвращение к сумасшедшим – ведь они были тем, чем он может стать в любой момент.
Если сорвется.
Мукуро не умел срываться. Он смотрел, как Бьякуран за столом трясется и кривится, руки елозят по поверхности, комкая бумаги. Бьякуран, размазанный по времени и собирающий себя из своих же отражений.
Бьякуран открыл глаза, вздохнул и сказал:
– Шо-тян, зефирку?
И это могло означать что угодно, от формулы вечного двигателя до пожелания доброго утра.
Мукуро разогнал Червелло, натянул большие удобные наушники, откинул голову на мягкий подголовник кресла – в свое время он изрядно удивился, узнав, с какой методичной маниакальностью «Шо-тян» обустраивал себе уютное гнездышко в главном штабе Миллефиоре – и начал партию.
Мигнула, появляясь, огромная – на все помещение – плоскость шахматной доски. Фигуры в черной и белой форме заняли свои места. Первый ход – и боец Уайт Спелл шагнул на две клетки вперед.
Спустя полчаса Мукуро понял, что подготовка была куда увлекательней самой игры. Бойцы Миллефиоре не могли сопротивляться одержимости и умирали так же послушно, как и убивали. Смотреть на доску сбоку было неудобно, постоянно приходилось привставать, вытягивать шею. А трупы, лежащие на черных и белых клетках, мешали двигаться оставшимся фигурам. Мукуро уже почти собрался заканчивать скучное развлечение, но тут почувствовал на себе взгляд. Он снял наушники, неторопливо поправил очки и спросил:
– Что-то не так?
Бьякуран казался довольным.
– Мы уничтожили Намимори. Ни одна база, насколько угодно защищенная, не сможет противостоять направленному ядерному взрыву.
– Вот как, – равнодушно ответил Мукуро и двинул черную «пешку» по диагонали. Человек, не выпрямляясь из странной скрюченной позы, шагнул вперед и вбок – и быстро перерезал горло массивному белому «слону». Хлынула кровь, «слон» деревянно завалился набок, едва не задев стоящие рядом фигуры. Трещины одержимости медленно исчезали с перекошенного агонией лица.
Бьякуран ждал. Стоял, скрестив руки на груди, опершись на стену плечом.
– А Кокуе? – наконец, спросил Мукуро. – Там Чикуса и Кен.
– Не только они. Твоя кукла, как же ее звали, тоже там была. Не думал, что она тогда выжила.
– Что с ними?
– Они умеют дышать расплавленным камнем? – поинтересовался Бьякуран так, будто ждал ответа – «да» или «нет».
Что-то до боли впилось в пальцы, а когда Мукуро посмотрел вниз, то увидел, что пластмассовая дужка наушников лопнула и металлическая полоса каркаса поранила руку.
– Что-то не так? – Бьякуран шагнул к нему – и остановился; глаза, насмешливо прищуренные, расширились.
Доска мерцала, клетки наливались темным багрянцем, а люди, стоящие на них, держались за головы, стонали, рычали, выли, пытаясь вырваться, но не в силах сдвинуться с места.
С влажным чавканьем взорвалась голова черной ладьи.
Каждый взрыв приносил облегчение, вымывая по каплям боль и ярость, – вот и Бьякуран, наконец, пошевелился, стер с лица потек крови, пачкая белый рукав.
Но этого все еще было недостаточно.
Как он мог, как он посмел.
– Что ты делаешь, – бесцветно спросил Бьякуран. – Мукуро, ты спятил?
Мукуро засмеялся.
Этого все еще было недостаточно.
Он встал, подошел к окну. Одним резким движением распахнул раму. Сел на подоконник, откинулся назад, взмахнул руками, выталкивая себя наружу. Бьякуран успел схватить его за ногу, получил другой в зубы; пальцы скользнули по ткани.
Мукуро вывернулся и полетел вниз, и вот тогда, в метрах от земли, глядя в потрясенное, перекошенное от боли лицо Бьякурана, в его невидящие – или видящие кого-то другого – глаза, он отпустил Шоичи.
***
Этот предмет совсем не вписывался в обстановку кабинета. Он был громоздкий и уродливый – такой же уродливый, как то, что в нем находилось. Топорщились металлические детали, трубки и сочленения каркаса. На толстом стекле лежал слой пыли – Бьякуран запретил ее вытирать. Иногда, в плохие дни, он чертил на стекле линии, писал самые страшные, самые оскорбительные ругательства. Как-то раз даже запустил в него тяжелым пресс-папье. Стекло глухо загудело, но выдержало.
А Бьякуран понял, что скучает.
Однажды он вытер пыль со стекла, приблизился и посмотрел в открытые глаза – ничего не изменилось, разноцветные. Он уничтожил все, что ему мешало, но понял, что в процессе потерял что-то важное.
Он обернулся и увидел белую пустыню.
Сам он стоял рядом с огромной колбой, а вокруг было пусто и ни одного яркого пятна. Чтобы как-то оживить пейзаж, Бьякуран достал из-под журнального столика черный пластиковый пакет и вытащил оттуда отрезанную голову.
Из нее все еще текло – на белой стеклянной столешнице расплывалась красная лужа.
Бьякуран развернул голову к Мукуро и наклонился, любуясь видом. Мертвые глаза остекленели, но кожа выглядела мягкой и теплой. Впечатление немного портил упрямый, насмешливый изгиб губ – хотя какая разница, как ты улыбаешься, если тебя уже убили.
Или она все-таки была, эта разница?
Мукуро, заточенный в колбе, дернулся. Напряглись руки, скованные за спиной. Из-под респиратора вырвалась цепочка воздушных пузырьков.
А потом он подался назад – и тут же вперед, изо всех сил, об стекло. Первый раз за все это время.
Глядя на него, Бьякуран ощутил усталость и недоверие – так бывает, когда бьешь наощупь, вслепую, и однажды – по чистой случайности – попадаешь.
Но этого было все еще недостаточно. Он хотел видеть, как разбивается броня Мукуро – броня безразличия и гордости, – обнажая страдающую, изъязвленную сердцевину.
И еще ему было скучно.
От скуки он добил весь этот кукольный Альянс – аккуратно и тщательно, как хозяйка, вычищающая свою кухню до блеска. Потом добрался до Варии – те скрывались где-то в горах. Глядя на изломанное щуплое тело в странной шапке, Бьякуран почти почувствовал удовлетворение. Но нет, не помогло: он смотрел на горящий город и думал о том, что Мукуро бы, наверное, это понравилось. Отблески пожара проникали в окно, дрожали алыми бликами на белых, абсолютно белых поверхностях. Голова Хибари Кеи стояла на столе, сверлила взглядом колбу. Улыбалась застывшей улыбкой победителя. Кровь медленно растекалась по столу – густая, почти черная.
– Хватит тебе уже там сидеть, – сказал Бьякуран и услышал в своем голосе обиду.
Мукуро возвращался к жизни неохотно. С Призраком было гораздо проще – Бьякуран приводил к нему людей с сильным Пламенем, и Призрак, не приходя в сознание, поглощал их: секунда – и на полу только горка пыли.
Что было нужно Мукуро?
Бьякуран поселился в его палате. Рассказывал, что Альянса больше нет. Что мир утонул в прекрасном, чистом море крови. Что теперь осталось только собрать Тринисетте, но он подождет, пока Мукуро придет в себя. И что на самом деле, если брать миллиарды существующих миров, у них еще все хорошо. Потому что они еще друг друга не убили.
Это можно назвать невероятным везением.
Встреча, которая соединила их намертво, куда там контракту.
А Юни вчера пыталась освободиться. Душа Юни, разумеется – запертая в темном, далеком месте, на самом дне. Ты думаешь, эти места существуют? Нет, это всего лишь лакуны в моем сознании. Черные пятна вне времени и пространства.
Первое, что сказал Мукуро, открыв глаза, было:
– Какая жалость. Я сам хотел его убить.
Он не мог даже пошевелиться, но продолжал делать вид, что ему все равно.
– Хватит, – ответил Бьякуран. – Все, хватит, достаточно, мир.
– Хочешь мира? – оскалился Мукуро. – Готовься к войне.
***
Были вещи, о которых пока что не стоило думать. Вещи, которые обходишь с огромной осторожностью, будто шагая по гнилому старому мосту. Только тронь их – и больше не сможешь держать себя в руках.
– Ничья, – сказал Мукуро. – Мы оба проиграли.
– Это были всего лишь фигуры, – кивнул Бьякуран.
Он сидел на столе, будто окутанный алыми бликами. Покачивал в руке чашечку чая.
Бумаги кучей валялись на полу – сейчас они уже не имели никакого значения.
За окнами пылал мир.
Бьякуран же, казалось, не принадлежал этому месту – слишком прохладный, слишком отстраненный. Его только взгляд выдавал. Никто и никогда не смотрел на Мукуро с такой ненавистью, разве что… нет. Не думать об этом.
Мукуро встал и опустил жалюзи; стало темно. Сквозь щели сочился тусклый свет.
Он прошел через комнату, к Бьякурану. Тот поднял голову – в темноте его глаза казались белыми и прозрачными.
– Я мог бы убить тебя, – сказал Мукуро, прочерчивая подушечкой пальца линию – от виска, по щеке, к шее. – Создать твою иллюзию и стать главой Миллефиоре.
Ресницы Бьякурана дрогнули, он не улыбался, ответил – серьезно и тихо:
– Ты мог бы.
Мукуро молча кивнул. Неожиданно он почувствовал умиротворение, вязкое и всеобъемлющее, похожее на глухоту. Он наклонился, легко, едва касаясь, дотронулся губами до губ Бьякурана. Наверное, это и есть конец света, – подумал Мукуро. Все стало несущественным и не требующим усилий. Он толкнул Бьякурана назад, и тот упал на столешницу, раскинув руки.
Единственный человек в этом мире.
Единственный, с кем можно было пройти этот путь до самого конца.
Лежит сейчас перед ним, и под полуприкрытыми веками закипает прозрачное стекло. Мукуро медленно наклонился.
– Чего ты ждешь? – выдохнул Бьякуран.
А потом схватил за шиворот и потянул на себя.
Что-то мелькнуло на периферии зрения, Мукуро обернулся, выпрямляясь – и застыл.
Голова Хром стояла на журнальном столике, распахнутый рот, лицо, перекошенное в агонии.
Мукуро кинулся к ней, споткнулся, упал, попытался подняться.
Протянул руку.
Голова исчезла.
– Мукуро, – позвали его.
На столе, растрепанный, в примятой форме Уайт Спелл, сидел Хибари Кея. Он недовольно щурился; рядом с правой рукой, на краю стола, опасно покачивалась чашка с чаем.
Не думай об этом, – приказал себе Мукуро и зажмурился.
– А про меня вы, конечно, как всегда забыли, – монотонно проговорил Фран – черно-зеленая фигура под закрытыми веками.
– Я не забыл, – ответил ему Мукуро.
Не думать, только не думать, нужно думать о гнилых досках над горной рекой, о тихом, влажном хрусте, с которым они крошатся под ногами. Там горы тянутся вверх, и небо похоже на перевернутую…
Он услышал шаги, а потом шорох – кто-то опустился рядом.
– Мукуро, тебе плохо?
– Да, – прошептал он. – Очень.
– Это хорошо.
Бьякуран был похож на упыря, насосавшегося крови. Счастье его просто распирало. Он нежно пригладил волосы Мукуро – каждое прикосновение вызывало дрожь. А потом поцеловал в лоб и сказал:
– Иди отдохни. Завтра ты проснешься в новом мире.
Есть странная закономерность: чем больше в твоей жизни важных людей, тем более ты уязвим. Кем дорожил Бьякуран?
Как его можно сломать?
Мукуро лихорадочно перебирал в уме – Погребальные Венки, Призрак, кто же еще, кто?
Есть шкурный, выстраданный смысл: не дорожить ничем из того, что у тебя есть; быть готовым сбросить любой козырь.
Козырь?
Мукуро будто что-то подкинуло на месте. Он с усилием провел руками по лицу, как паутину снимая усталость и безумие.
Потом он шел по коридору быстро и решительно; не задерживаясь ни на шаг, глушил камеры иллюзиями. Два поворота, прямо и лифт, свет мигает – снова камера; прямо и маленькая, узкая дверь.
За ней хранился их главный козырь, единственное сокровище Бьякурана. Еще вчера – в том вчера, растянутом на месяцы, когда Мукуро от скуки и бессильной злобы играл в живые шахматы, – он не мог и подумать о том, чтобы перечеркнуть все их планы. Юни была ключом, драгоценностью, которую выносят из пожара первой, обгорая до полусмерти, оставляя за спиной детей.
Юни была тряпичной куклой. Когда Мукуро взял ее за шею, поднял – совсем легкую, ткни в нее лезвием, и полезет вата и обрезки бумаги – Юни открыла глаза, мертвые, пустые.
Мукуро замахнулся трезубцем, отводя руку назад, и неожиданно понял.
Он понял, что надо делать.
Теперь обратно, не сбавляя скорости, швыряя в тусклые зрачки камер образы пустых коридоров и лестниц. Мукуро торопился, черная, кипящая энергия кружила в нем, не находя выход. Он перешагивал через две или три ступеньки, срезал углы. Заглянул в комнату управления – знания, лежавшие на поверхности ума давно уже мертвого Шоичи, сделали гирлянду индикаторов и экранов простой, понятной схемой.
Одной рукой по кнопочной панели – так проводят по клавишам пианино, не умея играть, лишь желая услышать звук.
Мукуро не умел, но чужая память, въевшаяся в мышцы и нервные окончания, превратила его движение в единственно правильное.
Телепорт включился и вышвырнул Призрака из смирительной рубашки, из колбы, из комнаты, больше похожей на сейф – в комнату, больше похожую на холл курортной гостиницы.
Туда, где жили Истинные Погребальные Венки.
Что теперь, Бьякуран?
Бьякуран сидел в кресле, белом, абсолютно белом.
Среди снежной пустыни, сливаясь с ней.
Мониторы потухли и покрылись изморозью, только один пылал алым кровавым пятном – смертельно раненый Призрак дожирал последнего из Венков. А тот, упрямый, расчетливый и быстрый, встал костью в горле, и Мукуро даже задумался: все-таки кто из них умрет последним?
– Как ты думаешь, кто? – спросил Бьякуран и небрежно мотнул головой в сторону монитора.
– Я пришел тебя убить, – ответил Мукуро.
Бьякуран сбросил ноги со стола – рифленые подошвы ботинок мелькнули и исчезли. Он не торопился вставать.
– Как поживает Юни? – спросил Бьякуран.
И Мукуро ответил:
– А сам ты как думаешь?
Он оценивал свои шансы как несуществующие.
Он мог бы переиграть Бьякурана тысячей способов, но если бы только он начал раньше – когда их противостояние было обычной игрой, в которой уменьшаешь ущерб в десятки и сотни раз, делая вид, что тебя это не ранит.
Он мог бы уничтожить Бьякурана тысячей способов, но сейчас остался всего один.
Мукуро шагнул вперед.
Бьякуран поднялся из кресла, вытащил из кармана коробочку – и отложил ее. Поставил на стол с такой силой, что грани заскрипели на гладкой поверхности. А потом улыбнулся.
Как в зеркало, – подумал Мукуро, отпуская трезубец.
Он посмотрел вниз и увидел, как плавится пол, как белый ковер вскипает черным, вязким асфальтом. Он погружался в темное, далекое место, несуществующее место.
Сначала отнялись ступни, потом колени, бедра, живот. Бьякуран стоял на границе черного и белого.
– Зачем ты убил Юни? – повысил голос Бьякуран. – Зачем ты это сделал? Ты разрушил все мои мечты!
Я освободил ее, – хотел было сказать Мукуро, но чернота подобралась к горлу, стирая слова.
У Мукуро все еще был план.
– Осторожнее там, он острый, – сказал он когда-то, в том времени, которое давно уже не имело значения.
– Ой, – ответил Бьякуран, роняя трезубец. – Точно, острый.
Из порезанных пальцев текла кровь.
Переселение в чужое тело встряхнуло его, отдаваясь неприятной дрожью в чужих, теперь уже своих костях. Он все еще тонул в несуществующем месте, месте в сознании Бьякурана, но теперь он был Бьякураном.
Он распахнул крылья, и они тут же увязли в смоле.
Он чувствовал, как трещины одержимости вскипают на лице – и поднял лицо, чтобы еще хоть немного посмотреть вверх.
И тогда он увидел небо.
Небо в своей смешной шапке, со своей дурацкой пустышкой, распахнуло двери, ворвалось, заполняя собой сразу все.
Небо кричало:
– Я все исправлю! Сейчас, подождите еще немножечко, я все исправлю!
Да я уже все исправил, – подумал Мукуро.
Значит, ты все-таки не убил ее.
Нет. Я же сказал, я ее освободил.
Последнее что он успел подумать, когда над его лицом сомкнулась пустота, было «минус на минус дает плюс».
***
Комната была покрыта хрустящим, колким снегом. Снег, смерзшийся в корку, лежал на столе и на креслах, повторял очертания дивана, искристо сверкал в электрическом свете. Окна выходили на конец света – одна и та же надоевшая трансляция. И ни одного яркого пятна – тропические рыбы давно уплыли. Или это мы их убили? – вон там, в углу, валяются смятыми грязными тряпками.
Почему же так вышло?
Самый бесполезный вопрос из всех, которые можно задать.
Ни в одном из миллиардов миров никогда не было и не будет лучшего исхода.
Но вдруг это все происходит не на самом деле, знаешь, как во сне или в сказке, которую как ни выверни, а все равно в конце все живые, здоровые и вместе идут обедать.
Вдруг все закончится хорошо.
@темы: яой vs слеш, Reborn!, Ананасово-зефирное настроение, Потырено
-
-
03.09.2012 в 01:18-
-
03.09.2012 в 15:50Просто я этот пейринг почти также и вижу - он исключительно безнадежен.
-
-
03.09.2012 в 16:01А ты чего хотел? Большой и светлой любви?)
-
-
03.09.2012 в 16:18-
-
03.09.2012 в 17:07И это хорошо.-
-
03.09.2012 в 17:27-
-
03.09.2012 в 17:39-
-
03.09.2012 в 17:57