Во имя егоМой новый рассказ. На сей раз - не юмористический.
Вообще, рассказ про Маэглина, но Саурон и особенно Моргот роль играют значительную, поэтому я подумала, что сюда подходит.
Во имя его
Он смотрит на город, и мгла глубин плещет в его зрачках…
Амарин Эарвэндэ
Гондолин – сияющая жемчужина в оправе гор – был всё так же прекрасен и безмятежен, как в тот день, когда он покинул его. Казалось, Сокрытый Град заключён в зачарованную сферу, делающую его неподвластным ни времени, ни треволнениям внешнего мира.
Покинул, чтобы вернуться – предателем… разбить оправу, извлечь жемчужину… и – отдать? Нет, нет, не отдать; хранить самому… но – во имя… во имя… для – него…Мысли путались, метались, обжигали; хотелось рухнуть на колени прямо на белые плиты мостовой, обхватить голову руками и взвыть – совсем так, как выли огромные чёрные волки с пылающими красным огнём глазами… там, во тьме… и смех хозяина волков заглушал их вой…
Маэглин медленно шёл по улицам города, и на губах его застыла полная гордыни и презрения улыбка – маска, за которой он давно привык скрывать душу – но и без того бледное лицо сейчас было мелово-белым, и заглянувший сейчас в его тёмные глаза отшатнулся бы в изумлении и ужасе, прочтя в них то, что творилось у него на душе.
…Попав в плен, он сперва был не разгневан или испуган, а ошеломлён...…Попав в плен, он сперва был не разгневан или испуган, а ошеломлён – как так?! А потом орочьи насмешки, брань и побои слились во что-то наподобие нескончаемого мутного сна – и стократ ужаснее сна было пробуждение. Тогда и пришёл страх – всепоглощающий, лишающий воли и гордости. Легко быть гордым гондолинским принцем, когда стоишь в тронном зале, по правую руку от короля… или – даже тогда, во время Нирнаэт Арноэдиад.
Он слышал, что бывали такие, кому на его месте удавалось сохранить и гордость, и волю. Ему – не удалось. Панический ужас охватил его, как только пыточный зал предстал его взору; а потом орки тащили его от одного жуткого орудия к другому, а темноволосый красавец в чёрных одеждах, сколотых у горла железной брошью в виде ухмыляющегося черепа, вкрадчиво шептал прямо в ухо – видишь? Мои подручные охотно применят это к тебе… и это тоже… - и на его тонких губах играла жестокая улыбка, а в глубине чёрных глаз плясали багровые огоньки.
Пытать пленника не пришлось. Когда его внезапно перестали держать, Маэглин рухнул на колени, не в силах совладать с подкосившимися ногами и с головы до пят дрожа крупной позорной дрожью. И тогда Саурон откинул голову и расхохотался – и смех его был подобен прикосновению раскалённого железа к обнажённым нервам.
Но даже тогда – когда Саурон резко оборвал смех и спросил о местонахождении Гондолина – даже тогда он ещё ничего не сказал… хотя и сам не знал, были ли это последние остатки верности и гордости, или же он просто лишился дара речи от страха.
- Можно было бы… - пробормотал Саурон, словно размышляя вслух. – Но велено иначе. – И, повысив голос, бросил оркам: - Отвести к Владыке.
Маэглин ожидал, что ему будут грозить ещё более страшными муками – хотя, казалось бы, куда страшнее?.. Однако на сей раз не было ни угроз, ни насмешек. Его даже усадили в пододвинутое двумя троллями каменное кресло – не приковали, просто усадили… в тронном зале Ангбанда, лицом к лицу с сидящим на чёрном троне.
А потом и орки, и тролли бросились вон из зала – стоило шелохнуться закованной в перчатку из воронёной стали руке. Они остались вдвоём, и… состоялась ли между ними беседа – или Моргот просто читал его мысли и внушал свои? Толком припомнить Маэглин не мог – хоть и хорошо помнил сияние Сильмарилов Феанора в железной короне, ниспадающую из-под этой короны гриву серо-стальных волос… и глаза. Бездонные глаза на обезображенном шрамами мёртвенно-белом лице; глаза, в которых не было ничего – ни белков, ни зрачков, ни радужки… ни даже багровых огоньков, как у Саурона. Лишь тьма чернее мрака полнила глазницы, и взор этой тьмы, казалось, проникал в самые глубины души…
«Ты любишь…»
Прозвучал ли этот голос въявь – или же у него в голове?..
И как?! Как он мог узнать то, чего не знал никто – кроме него самого и той, что его отвергла?
«Мне ведомо всё, Маэглин сын Эола… Разве не величайший я из сошедших в этот мир? Разве не старший брат я тому, кто ныне правит в Валиноре?»
Валинор был для Маэглина смутным видением из песен – но Моргот желал говорить не о Валиноре.
«Ты любил – долго и страстно – а она отвергла тебя… А затем и вовсе – предпочла одного из смертных, второрождённых, слабейших…»
- Лишь потому, что он был осенён милостью Ульмо! – Маэглин сам не понял, как эти слова слетели с его губ – и как в них прозвучала вся долго копившаяся в его душе горечь и злоба на Идриль и её мужа-человека.
«Несомненно. А что, если ты будешь осенён милостью того, кто неизмеримо выше Ульмо? Моей милостью?»
Слова – словно камни, катящиеся по склонам Тангородрима… Они падают прямо в душу – и остаются в ней навеки…
«Многим знакомы муки отвергнутой любви, принц Гондолина. Некогда ведал их и я. Однако я способен понять то, чего не понимают большинство твоих сородичей…
…жажду мести».
Он должен умереть… он – и все те, кто с такой радостью принял его… А она – она должна стать моей! И Гондолин…
Неужто он и вправду это подумал? И не только про Туора – про всех?..
Увенчанная короной голова едва заметно качнулась в знак согласия; Сильмарилы замерцали серебряно-белым пламенем, но так и не зажгли отблеска в наполненных тьмой глазах.
«Так тому и быть. Они умрут – а те, кто останется в живых, назовут тебя своим королём… и она будет твоей. С моей помощью. И ты будешь не сыном младшей сестры короля, что стоит рядом с троном – ты будешь сидеть на этом троне, ты сам будешь королём…» - и последние слова были особенно резки и тяжелы, - «но – моим наместником. Ибо я – Владыка Мира».
Когда же он предал – в тот самый миг?..
…И сейчас, по возвращении в Гондолин, когда озаряемый факелами и Сильмарилами тронный зал остался далеко позади и подчас казался не более чем страшным сном – сейчас в нём вновь проснулись муки совести. Туор, да… но – все остальные? Те, кто называл его своим принцем, кто верил ему? И Тургон… дядя всегда его любил и доверял ему более, нежели кому-либо…
И Идриль – сможет ли она полюбить его после того, что свершится? Сможет ли – так и не полюбив до сих пор?
Не лучше ли прямо сейчас пойти в тронный зал, броситься на колени перед Тургоном и повиниться во всём – и пусть казнит за предательство?..
«И чего ты этим добьёшься?»
Маэглин содрогнулся.
«Думаешь, твой дядя пощадит тебя? Так же, как пощадил твоего отца…»
- Отец был виновен, - одними губами прошептал Маэглин. – Он хотел убить меня… и убил мою мать…
«А разве ты не будешь виновен – в глазах Тургона? Думаешь, он сочтёт оправданием пыточные машины, что были явлены твоему взору? Да ведь их к тебе даже не применили – ни одну! Или, думаешь, он решит, что оправданием тебе служит наш разговор? Да он предаст тебя той же смерти, что и твоего отца… вот и сбудется проклятие Эола…
Или ты полагаешь, что та, кого ты любишь, не отвернётся от тебя с презрением во взоре – когда ты скажешь, что предал?..»
Маэглин прижал ладони к вискам и чуть слышно застонал. Где он находится – всё ещё на улице? Нет – на балконе королевского дворца… Благо, поблизости никого нет…
Голоса в голове более не было слышно. Он попытался подумать об Идрили, однако мысли ускользали, и теперь в мозгу бились одни и те же назойливые слова: «Хранить… во имя его…»
- Во имя его… во имя… - прошептал Маэглин, до боли в руках сжимая резной парапет.
На некоторое время он застыл, склонив черноволосую голову, всё ещё раздираемый мучительными противоречиями. Затем выпрямился и усмехнулся – и в лице его более не было видно внутренней борьбы.
- Во имя его, - вновь повторил он шёпотом – тихо, но уверенно. – Во имя Владыки Мелькора.
-
-
28.12.2010 в 19:41